Главная Библиотека Аналитические работы Язык наш: как объективная данность и как культура речи

Язык наш: как объективная данность и как культура речи

Просмотров: 16439

20.09.2003 07:00

PDF | Печать |

Если кто-либо в любую историческую эпоху по своей воле или под давлением обстоятельств обращается к вопросам общественной в целом значимости, к вопросам бытия человечества и биосферы планеты в целом в прошлом, в настоящем и в будущем, то рано или поздно, он неизбежно сталкивается так или иначе с тем, что его родной язык становится для него как бы совершенно незнакомым и вроде бы бедным словами. И это одинаково характерно и для так называемых «простых смертных», и для так называемых «гениев».

1. «Магия слова» — объективная данность

Казалось бы, что родным языком все мы пользуемся с детства легко и свободно и в нём всё само собой разумеется естественным образом. Потому вроде бы избранная для настоящей работы тема не требует обсуждения. В сфере повседневного общения в разрешении вопросов быта и трудовой деятельности в большинстве ситуаций это действительно так. Но если кто-либо в любую историческую эпоху по своей воле или под давлением обстоятельств обращается к вопросам общественной в целом значимости, к вопросам бытия человечества и биосферы планеты в целом в прошлом, в настоящем и в будущем, то рано или поздно, он неизбежно сталкивается так или иначе с тем, что его родной язык становится для него как бы совершенно незнакомым и вроде бы бедным словами. И это одинаково характерно и для так называемых «простых смертных», и для так называемых «гениев».

Так и А.С.Пушкин — тот, кто владел Русским языком, как никто другой во многих поколениях до и после него, чьё творчество положило основу целой эпохе языковой культуры России, оказав тем самым неизгладимое воздействие на развитие всей мировой культуры, — пишет в “Домике в Коломне”^[1]:

                  XXI
А, вероятно, не заметят нас:
Меня с октавами моими купно.
Однако ж нам пора. Ведь я рассказ
Готовил; а шучу довольно крупно
И ждать напрасно заставляю вас.
Язык мой — враг мой; всё ему доступно,
Он обо всём болтать себе привык.
Фригийский раб, на рынке взяв язык,

                  XXII
Сварил его (у господина Копа
Коптят его). Эзоп его потом
Принёс на стол… Опять, зачем Эзопа
Я вплёл с его варёным языком
В мои стихи? Что вся прочла Европа,
Нет нужды вновь беседовать о том!
Насилу-то, рифмач я безрассудный,
Отделался от сей октавы трудной!

Это — выделенное нами в тексте цитаты жирным — о чём? — О том, что А.С.Пушкин то ли намеревается высказать под видом «шутки» в последующем тексте поэмы нечто из ряда вон выходящее по своей значимости (Ведь я рассказ / Готовил; а шучу довольно крупно), то ли жалуется на свою «болтливость», которую не способен удержать (Язык мой — враг мой; […], / Он обо всём болтать себе привык), и сетует на неподвластность ему родного языка (Насилу-то, рифмач я безрассудный, / Отделался от сей октавы трудной)?

Или это действительно малозначимая болтовня о кулинарии и ведении домашнего хозяйства, проистекающая из праздности барина, стечением обстоятельств оказавшегося запертым в холерном карантине и утомлённого в деревенской глуши осенней слякотью, скукой и бездельем (написано в родовом имении Болдино 10 октября 1830 г.)? — ведь далее речь в поэме действительно идёт о курьёзном происшествии, якобы приключившемся в одной семье при найме кухарки.

Или это всё же о том, что “Домик в Коломне” — иносказание? Причём по своему смыслу такое, что превосходит значимость всей передовой (на то время) европейской философии и публицистики и далеко выходит за пределы круга их понятий^[2] (Что вся прочла Европа, нет нужды вновь беседовать о том!). Причём смысл иносказания таков, что ни язык науки, ни даже «эзопов язык» (иносказательный язык басен), понятные большинству (по крайней мере «образованной публики»), не позволяют в их исторически сложившемся к тому времени виде выразить то, о чём намеревается поведать поэт.

И чтобы он написал произведения Болдинского цикла, Промысел, освобождая А.С.Пушкина от власти над ним суеты светской жизни, привёл его в деревенскую глушь и запер в холерный карантин, предоставив таким способом время уединения, необходимое всякому человеку для осознанного освоения его «внутреннего мира», своего развития и творчества?

И в зависимости от той или иной определённости в ответах на эти вопросы (а также и в ответах на иные вопросы такого рода) читатель сможет извлечь тот или иной смысл не из сюжета поэмы “Домик в Коломне”, а из её текста — из её языка, т.е. из порядка слов и знаков препинания. И смысл этот лежит в широком диапазоне жизненной значимости:

• От банального буквального понимания, как бы предлагаемого самим А.С.Пушкиным:

                    LIV
  Вот вам мораль: по мненью моему,
  Кухарку даром нанимать опасно;
  Кто ж родился мужчиною, тому
  Рядиться в юбку странно и напрасно:
  Когда-нибудь придётся же ему
  Брить бороду себе, что несогласно
  С природой дамской… Больше ничего
  Не выжмешь из рассказа моего.

• До чего-то запредельного по отношению к уже достигнутому культурой, с чем сам А.С.Пушкин соприкоснулся каким-то сокровенным, ему одному известным образом, но что он смог выразить в тексте поэмы только как иносказание, следуя выраженному им в её же тексте ключевому принципу жизнеречения:

                    XXVI
  Тогда блажен, кто крепко слово^[3] правит
  И держит мысль на привязи свою^[4],
  Кто в сердце усыпляет или давит
  Мгновенно^[5] прошипевшую змию;
  Но кто болтлив, того молва прославит
  Вмиг извергом…^[6] Я воды Леты пью,
  Мне доктором запрещена унылость^[7];
  Оставим это — сделайте мне милость^[8]!

И если признать, что выраженному им в этих словах ключевому принципу жизнеречения А.С.Пушкин действительно следовал в поэме, облачив в ней в шуточный сюжет житейско-бытовой тематики некий куда более общественно значимый смысл^[9], то и его слова: «Язык мой — враг мой; всё ему доступно, / Он обо всём болтать себе привык», — вовсе не невольное признание поэта в том, что он просто не может сдержать своей безсмысленной болтливости. Это о другом.

Во-первых, «язык его» (т.е. А.С.Пушкина) — это общий всем нам Русский язык в развитии объединяющей нас культуры. Всё ему доступно. Т.е. язык наш в некотором смысле «знает» больше, чем знает любой из его носителей индивидуально и все они вместе взятые^[10]. Это действительно так. И он обладает своей собственной подвижностью (динамикой), которая в своей основе имеет коллективную психику носителей языка и потому в толпо-“элитарном” обществе не зависит от намерений и воли каждого из большинства его носителей (Он обо всём болтать себе привык).

И во-вторых, всё остальное (Язык мой — враг мой) в приведённых словах — характеристика особенностей личностной языковой культуры, вследствие которых в каких-то обстоятельствах для всякого человека его родной (или освоенный им какой-то другой язык) становится как бы «врагом», поскольку многое из того,

• что несёт язык как объективная данность, зная всё (или почти всё) и,
• что выходит за пределы субъективного понимания человеком Жизни, тем более когда такого рода «нечто» — непроизвольно и без каких-либо осознаваемых намерений со стороны субъекта — открывается ему через собственную динамику языка,

— может восприниматься им при определённых особенностях организации психики личности (безо всяких к тому объективных причин и даже вопреки им) в качестве якобы «болтовни» — т.е. безсмысленного или мало значимого для жизни набора разных слов. То же касается и ограниченности понимания, обусловленного достигнутым уровнем развития культуры.

Но если это, выходящее за пределы сложившегося понимания, болтовнёй объективно не является, а несёт смысл объективной Правды-Истины, то, вольно или невольно не желая изменить себя соответственно ей, человек оказывается врагом Правды-Истины. Однако в зеркале его Я-центричного миропонимания, это видится ему как агрессия против него лично со стороны его родного языка, открывающего ему некую Правду-Истину.

В отличие от такого рода самодовольных в своём окаменелом невежестве субъектов, сам А.С.Пушкин знал, что он ведёт в поэме речь (при достигнутом к тому времени развитии культуры) о запредельном не только для читателей (может быть за редчайшими исключениями), но и для самогo «автора» поэмы. Вследствие этого в языке для повествования об этом просто «нет слов», и соответственно порядок слов и интонаций (знаков препинания) поэмы помимо прямого изложения её сюжетных линий несёт второй смысловой ряд, в котором А.С.Пушкин иносказательно выразил своё видение запредельного. Отсюда и проистекает его признание: «Насилу-то, рифмач я безрассудный, / Отделался от сей октавы трудной!». Но оборот речи «язык мой — враг мой!» в значении, что человек невольно выболтал то, что хотел скрыть или в силу каких-то принятых на себя обязательств должен был утаивать, — в этот контекст не укладывается.

Но высказанное мнение о языке и взаимоотношениях с ним каждого из людей соответствует Жизни только в том случае, если воспринимать всякий народный язык в его исторически сложившемся в каждую эпоху виде в качестве объективной данности, обусловленной Высшим Предопределением бытия Мироздания, которую всякий человек, входя в жизнь, осваивает в той или иной субъективной мере — большей или меньшей, лучшей или худшей, и которая сама развивается как объективная данность для новых поколений в результате как волевой, так и безвольной деятельности живущих поколений носителей языка.

Если же исходить из атеистического предубеждения о том, что некогда в естественном отборе какая-то обезьяна случайно (т.е. безпричинно и безцельно) «сама собой» обрела интеллект и посредством него дошла до мысли, что издаваемым ею различным звукосочетаниям она может придавать значение того или иного житейского смысла, на какой основе исторически стихийно сложились первоначально языки племён, а потом и народов мира, то:

• наличие врождённых (генетически свойственных) анатомических и психико-алгоритмических особенностей, объективно обуславливающих способность «обезьяны» вида «Homo sapiens» к членораздельной осмысленной речи, становится ещё одной безпричинно-безсмысленной случайностью в биологии и истории;
• а филология изолируется сама в себе от остальной Науки и превращается исключительно в как бы науку, регистрирующую и “истолковывающую” вариации субъективной исторической практики придания того или иного смысла отрывкам более или менее мелодичного мычания, ржания, завывания и скулежа представителей разных популяций вида «Homo sapiens». Т.е. при таком подходе филология объективно не обусловлена ничем, кроме исторически сложившейся статистики субъективно осмысленного отношения к издаваемым человеком звукам.

Однако, если вдуматься, то последняя точка зрения опровергает сама себя. Дело в том, что жизнь Мироздания — это разнородные колебательные процессы, к числу которых принадлежат мычание, ржание, завывание, скулёж и прочие «вибрации», которые способен излучать и воспринимать человек.

Поскольку разные колебательные процессы во взаимодействии друг с другом порождают явления, известные науке как переизлучение энергии в других частотных диапазонах на других материальных носителях^[11], резонанс^[12], автоколебания^[13] (которые тоже могут сопровождаться переизлучением), когерентность^[14] и т.п., то в общем случае всё мычание, ржание, завывание и скулёж — «вибрации», принадлежащие звуковому диапазону частот, оказывают разное воздействие на окружающую среду именно в смысле наличия либо отсутствия такого рода явлений. Кроме того сам человек тоже является колебательной и автоколебательной системой.

Одно из требований к имени (названию) состоит в том, чтобы его носитель на него как-то откликался или сам представлялся под этим именем, не ожидая запроса о нём. Соотнесение этого осмысленно выдвигаемого людьми требования, предъявляемого к именам (названиям), с явлениями переизлучения, резонанса, автоколебаний, когерентности и т.п. указывает на то, что субъективное придание смысла тем или иным созвучиям в членораздельной речи для субъекта, достаточно тонко чувствующего течение колебательных процессов Жизни и их взаимосвязи, исключено:

Одни созвучия будут признаны им истинными именами вещей и явлений^[15], а другие в качестве таковых будут отвергнуты именно по признаку наличия или отсутствия переизлучения, резонансных и автоколебательных явлений, когерентности и т.п.

Последний абзац необходимо пояснить более обстоятельно, поэтому сделаем небольшое отступление в область, объемлющую интересы как «физиков», так и «лириков».

Иными словами, те, кто тонко чувствует течение и взаимосвязи колебательных процессов в Жизни, объективно обладают способностью выстраивать свою членораздельную речь в ладу с высшим объективным смыслом течения событий, придавая субъективное значение смысла тем звукосочетаниям, которым Жизнь как-то отвечает и которые как-то соответствуют Жизни в тех или иных складывающихся обстоятельствах. При этом придаваемый ими определённым звукосочетаниям тот или иной субъективный (также определённый) смысл представляет собой своего рода «кальку» объективного смысла, высшего по отношению к субъективному и во всей его полноте запредельного для возможностей миропонимания самoго субъекта. Такого рода субъективная «калька», снятая с объективного смысла, тем более чиста от возможных бессмысленных «шумов», чем более точны чувства и вся алгоритмика психики субъектов.

Этот процесс локализован большей своей частью в бессознательных уровнях психики человека, а его сознание, его воля, опираясь на этот процесс, могут решать какие-то иные задачи, не имеющие к осознанию и пониманию языка как объективного явления и к культуре речи, непосредственного отношения. Поэтому человек способен высказывать изустно и письменно мнения, которые намного выше его текущего миропонимания, и до понимания которых ему самому придётся расти в течение довольно продолжительного времени, возможно и всей оставшейся жизни.

Но если обратить внимание на язык как на объективное явление, и на культуру речи в обществе как на явление личностно-статистическое, то люди неизбежно начинают понимать, что окружающий их Мир «звучит» в во всех диапазонах частот, что его «звучание» оказывает воздействие на каждого из них, соответственно тому, как его собственное «звучание» оказывает воздействие на окружающий его мир.

Понимая это, человек начинает задумываться о том, чтобы вести себя по жизни так, чтобы его «звучание» было в ладу со «звучанием» Мира — его симфонией. Если он осознанно-волевым порядком начинает заботиться об этом, то обостряются его чувства, расширяется спектр восприятия Жизни через них. И человек оказывается увлечённым спиральным потоком его собственного развития. В нём он легко может удерживать себя, не испытывая усталости, если чувствует явление когерентности (своевременности) и его поведение когерентно (своевременно) по отношению к динамике объемлющих процессов, вплоть до процесса Вседержительности.

Такое видение объективной данности языка и возможностей «звучания» субъекта в жизни, указывает и на то обстоятельство, что в полноте нормальной культуры человеческого общества культура изустной и письменной речи, органично произрастает из музыкальной культуры, а через музыкальную культуру неизбежно оказывается связанной с культурой телесной и духовной пластики, культурой танца.

Иными словами, нынешняя культура, в которой взаимно разобщены и изолированы друг от друга музыка, речь и танец, — противоестественна и не соответствует природе человека.

С этих мировоззренческих позиций открывается особенный взгляд на оперное искусство, позволяющий понять его особую роль. На первый взгляд, присущий многим, оперное искусство — едва ли не наиболее изолированный от жизни вид художественного творчества, который по искусственности и условности применяемых выразительных (т.е. языковых — в самом широком смысле этого слова) средств превосходят разве что балет и откровенно обнажённый абстракционизм.

В основе такого рода мнений лежит именно то обстоятельство, что в оперном действии слиты воедино и взаимно обуславливают друг друга музыка, текст, сценическое действие, танцы, декорации, посредством которых в опере отображается жизнь, в то время как в самой реальной жизни, доступной восприятию всех, люди говорят, но не поют, беседуя друг с другом; танцуют не на площадях и улицах, а в специально отведённых местах; и музыка, если даже сопутствует жизни и деятельности людей, то только из динамика приёмника или плеера — в наши дни; а до наступления эпохи электроники повседневность на протяжении тысячелетий протекала без музыки, которая только скрашивала редкие праздники или задавала общий ритм в работе коллективов. Примером такого рода координирующей роли музыки является песня «Дубинушка» («Эх, дубинушка, ухнем; эх, зелёная, сама пошла, … подёрнем…» или в бурлацком варианте «мы по бережку идём, песню солнышку поём…»); также и музыка в армии и на флоте была средством управления войсками на поле боя, в походе и т.п.

Однако вопреки такого рода мнениям об оперном искусстве, именно оно является наиболее полнокровной системой отображения реальной жизни в художественном творчестве. Начнём с того, что музыка принадлежит звуковому диапазону механических колебаний, которые человек воспринимает на слух. В зависимости от того, какие это колебания, человек воспринимает мелодии, аккомпанемент и аранжировки, гармонию или какофонию и т.п., организм (тело и биополе), психика (информация и алгоритмика, свойственные личности) некоторым образом отзываются на звучание музыки помимо воли самих людей. Но в окружающей каждого из нас природе и в каждом человеке есть множество других колебаний, которые не принадлежат звуковому диапазону и потому на слух не воспринимаются. При этом необходимо понимать, что закономерности колебательных процессов едины по их существу во всём диапазоне частот для каждого из видов колебаний, которые свойственны тем или иным видам материи.

Иными словами мир вокруг нас «звучит», и все мы «звучим» в нём, но только малая часть этого всеобщего звучания принадлежит звуковому диапазону частот и воспринимается нами на уровне сознания как звуки, — в том числе и те упорядоченные некоторым образом звуки, которые называются «музыкой». Но мало кто задумывается: что произойдёт, если те или иные природные процессы отобразить в звуковой диапазон?

В прессе проскальзывали сообщения о том, что когда движение по орбитам небесных тел, составляющих Солнечную систему, запрограммировали для воспроизводства на компьютере и отобразили в звуковой диапазон, то из динамика полилась гармоничная мелодия.

Так же один из способов упреждающей диагностики аварийности механизмов основан на различии спектра колебаний исправных механизмов и аналогичных механизмов, в конструкциях которых образуются микротрещины, способные в дальнейшем привести к поломке. При отображении этих спектров колебаний в звуковой диапазон исправные и дефективные механизмы звучат по-разному: конструкциям, так или иначе склонным к поломкам, обладающим низкой эргономичностью^[16], свойственно неприятное звучание.

Границы личности и Мироздания условны в том смысле, что биополя человека простираются далеко от места нахождения его тела и сливаются с аналогичными общеприродными полями других объектов и субъектов. И на основе такого рода биополевого взаимодействия личности и Жизни человеку на безсознательных уровнях его психики доступно многое из того «звучания» Жизни, которое имеет место вне звукового диапазона частот. Но если есть разного рода колебательные процессы, то им свойственно и то, что называется гармонией и диссонансом. Человек, чувства и психика которого в ладу с Жизнью, и сам действует в мире гармонично, избегая диссонансов в своих взаимоотношениях с Жизнью, способствуя устранению вокруг себя разрушительных процессов, выражающихся в каких-то диссонансах. Человек, чувства и психика которого не в ладу с Жизнью, и сам действует в мире дисгармонично, порождая диссонансы и избегая гармонии в своих взаимоотношениях с Жизнью и противоестественно разрушая гармонию вокруг себя и в себе, что выражается в каких-то новых диссонансах по отношению к объемлющей гармоничности.

То есть мы живём в Мире, в котором «звучит» своя музыка, музыка гармоничная, в которой диссонансы:

• либо эпизоды при не слишком удачных переходах из одних режимов функционирования природных и искусственных систем в другие режимы;
• либо некие болезненные явления, которые пресекаются самой Жизнью, в случае если они обретают тенденцию к устойчивому течению и дальнейшему распространению.

И художественный образ жизни именно в таком — разнообразно «звучащем» — Мироздании показывает человеку из всего множества искусств, развитых в культуре, — единственно опера.

В опере всё взаимно дополняет и усиливает друг друга: музыка, ведущая сценическое действие и несущая тексты; сценическое действие, протекающее на фоне декораций и ведущей его музыки; декорации, подчёркивающие смысл сценического действия и текста, — при своём соответствии музыке, — помогающие воспринимать и её и художественную целостность оперы^[17]. Иными словами, добротная во всех своих составляющих опера — и как жанр, и как определённое произведение этого жанра — это очень многое в культуре всякого народа.

Но оперному искусству свойственно разделение причастных к сценическому действу на актёров и зрителей. В хороводе же все его участники и актёры, и зрители, и потому в хороводе музыка, текст и танец сливаются воедино как нигде.

Хоровод — издревле один из атрибутов русской культуры и одно из средств осуществления коллективной магии.

Далее продолжение основного текста.

Вследствие этого обстоятельства, если быть честным перед собой, то необходимо признать высшую разумность Природы и наличие в ней высшего по отношению к человеку объективного смысла, выражающегося во всей совокупности колебательных процессов, в переизлучении, в резонансных, когерентных и автоколебательных явлений, несущих всю алгоритмику Жизни в её развитии.

И соответственно в названных объективных обстоятельствах некая «обезьяна» не обрела «интеллект» «сама собой» безцельно и безсмысленно, и не дошла до мысли о придании по её произволу тех или иных значений житейского смысла тем звукосочетаниям, которые способен излучать её организм в акустическом диапазоне частот. Но не внемлющая Жизни и к тому же глупая «обезьяна» может думать и в том смысле, что она — «сама собой» и «сама по себе»…

Т.е. рассмотрение вопроса о членораздельной осмысленной речи даже с позиций теории колебаний и общей физики, далёких от философии и богословия, неизбежно должно уводить всякого мало-мальски думающего человека от дикого материалистического атеизма хотя бы (для начала) к пантеизму (признанию в качестве Бога — самой Вселенной), а потом (при постановке вопроса: откуда и для чего это всё в Природе?) — к признанию акта творения Мироздания и диалогу по Жизни с Богом — Творцом и Вседержителем.

В общем случае рассмотрения живое слово (произносимое в акустическом диапазоне частот или произносимое человеком «мысленно» в его субъективном внутреннем мире, т.е. на основе немеханических неакустических колебательных процессов, свойственных духу — биополю человека) способно оказать воздействие через каскад разного рода природных и техногенных переизлучателей на всё, что есть в Мироздании. И это воззрение на язык — в полном соответствии с представлениями материалистической науки, которой известны такие явления, как переизлучение, резонанс, автоколебания, когерентность.

Именно в силу названных объективных обстоятельств на протяжении всей истории в культуре человечества неискоренимы разного рода учения о «магии слова» и об освоении этого искусства воздействия на течение событий в Жизни.

В предельно алчных своих выражениях они доходят до стремления узнать сокровенное имя Бога для того, чтобы обрести власть над Ним. А вторая их сторона выражается в традициях, свойственных в разное время разным обществам, согласно которым истинное имя человека в праве знать только самые близкие ему люди, а все остальные могут знать его только по прозвищам^[18]. Из ощущения «магии слова» проистекают и традиции именования по иносказательным прозвищам тех сил (природных объектов и субъектов), призывать которые по тем или иным причинам нежелательно^[19].

А в наиболее светлом и жизнеутверждающем виде они живут в некоторых волшебных сказках для детей. И это — тот случай, когда сказка не ложь, а точный намёк на жизненно значимые обстоятельства и возможности развития личности и человечества в целом.

Возможность такого рода воздействия живым изустным или мысленным словом в той или иной мере закрыта или открыта в зависимости от ответа на вопросы:

• что именно предполагается избрать в качестве объекта воздействия?
• какой каскад переизлучателей для оказания этого воздействия необходим?
• подвластны ли воле конкретного субъекта:
  • необходимый каскад переизлучателей (включая и возможность создания каскада переизлучателей или каких-то его компонент в случае их отсутствия)?
  • способность выдать целеуказание для действия каскада переизлучателей?

А освоение такого рода возможностей — путь из экологически самоубийственной для всего человечества технократической цивилизации, в которой люди — заложники созданной ими техносферы, в биологическую цивилизацию. В ней, воплощая в себе Высшее предопределение бытия человека, люди будут свободны от необходимости защищаться от биосферы Земли и от Космоса средствами техники, пребывая в ладу с Землёй и Космосом, в ладу с Богом, на основе качественно иной культуры, которую им необходимо построить в нынешнюю эпоху.

Кроме того подход к рассмотрению языка с позиций теории колебания и общей физики неизбежно приводит к двум выводам:

• разные языки не эквивалентны друг другу в качестве средства виброакустического (включая и переизлучение)^[20] воздействия человека на течение событий в Жизни в силу того, что в каждом из них свои наборы звуков, возможные и невозможные последовательности которых определяются структурными особенностями языка (морфологией — внутренней структурой слов и законами словообразования; грамматикой, определяющей возможные взаимосвязи слов во фразах и взаимосвязи фраз);
• сквернословие и ругань по характеру своего воздействия на течение событий и на самогo сквернословящего субъекта в каждом языке неизбежно образуют особую, во многом изолированную, его область.

Неприятие сквернословия и прямые запреты на сквернословие (даже для ситуаций, когда человек находится наедине с самим собой) это — не безсмысленное требование этикета, а реакция общества на тот объективный факт, что сквернословие по своему виброакустическому (включая переизлучение) воздействию на Жизнь и на самогo сквернословящего действительно объективно — мягко говоря — неблаготворно.

С такого рода неэквивалентностью разных языков в качестве средства виброакустического (включая и переизлучение) воздействия на течение событий в Жизни связаны разные учения об особой роли и особых возможностях некоторых из языков человечества^[21]. Сторонники такого рода учений доходят до того, что возводят тот или иной земной язык в ранг Языка, которым Бог осуществил Творение Мироздания. Такого рода заявления делаются большей частью в отношении иврита (язык Торы — Ветхого Завета, библейского эзотеризма и оккультизма), арабского (язык Корана), древнерусского (церковнославянского), санскрита (язык Вед), китайского и японского^[22]. Но если соотноситься с представлениями земной науки об информации, то создание разного рода систем в большинстве случаев требует предварительного определения свойств её самой и её компонент на объемлющем её языке, который может быть запечатлён в системе в неявном виде, а в явном виде — только отчасти^[23]. И чем сложнее система — тем выше при её создании потребность в языке, выходящем за пределы этой системы.

Однако в условиях толпо-“элитаризма” с количественным преобладанием в обществе носителей нечеловечных типов строя психики чьи бы то ни было “элитарные” претензии на возведение в ранг «супер-языка» того или иного из числа исторически сложившихся языков, значимость которого якобы превосходит значимость всех прочих, жизненно несостоятельны и просто вздорны, поскольку для действенности «магии живого слова» — осуществления виброакустического воздействия (включая переизлучение в других частотных диапазонах) — объективно необходимы переизлучатели, а часть переизлучателей несёт в себе сам человек. Последнее обстоятельство означает:

Для того, чтобы переизлучение свершилось, необходимо, чтобы не только имелось целеуказание в отношение объекта или субъекта, на который предстоит воздействовать вольно (или невольно в алгоритмике безсознательного поведения), но и структуры переизлучателей^[24]:

• были достаточно развиты, чтобы быть пригодными к действию в сложившихся условиях,
• были активны в соответствующий период времени, для чего необходимы:
  • накачка их соответствующими видами материи и энергии^[25];
  • информационно-алгоритмическое обеспечение их функционирования должно быть не только доступно, но должно быть «загружено» в систему^[26].

Вследствие последних обстоятельств:

«Волшебные слова» и «магические языки», владение их словарём и грамматикой представляют собой далеко не всё, что необходимо для их употребления в целях воздействия на течение событий.

Субъективная обусловленность эффективности каждого из языков в качестве средства виброакустического воздействия на течение событий не сопутствует освоению их словаря и грамматики, а вследствие того, что эффективный каскад переизлучателей может быть набран из разных элементов, организованных на разных материальных носителях (как вещественных, так и полевых), по-разному настроенных, то субъективная обусловленность воздействия на течение событий оказывается во многом независимой от того или иного определённого языка^[27].

Все эти обстоятельства делают во многом ущербным или беспредметным рассмотрение некоторых вопросов языкознания в отрыве от обладающих личностной спецификой нравственности и организации психики носителей языка. С другой стороны и ответы на многие вопросы психологии в каждом конкретном случае могут быть обусловлены языком (языками), которым пользуется рассматриваемый субъект, и его личностной культурой речи^[28].

Но «магия слова» — только одна из функций языка. Однако она неразрывно связана с другими функциями языка в жизни общества и каждого человека. И в зависимости от того, как люди употребляют язык в этих функциях (т.е. вне «магии слова» непосредственно), — язык в его историческом развитии изменяется так, что объективные возможности виброакустического (включая переизлучение) воздействия с его помощью на течение событий в Жизни либо нарастают, либо утрачиваются.

В прессе проскальзывали сообщения об изучении средствами современной науки воздействия на среду обитания церковнославянского (древнерусского) и современного русского языков. Согласно этим сообщениям, древнерусский язык — удивительно благотворен по своему воздействию на среду обитания. Под его виброакустическим (включая переизлучение) воздействием дохнут болезнетворные бактерии, гармонизируются составляющие биополей организмов растений, животных, людей и биоценозов. А современный русский значительно уступает древнерусскому по этим показателям.

Конечно, такого рода сообщения можно бездумно отнести к церковной саморекламе. Поступить так читатель может. Но и в этом случае ему следует признать, что современный русский язык примитивнее древнерусского.

Из нынешнего русского исчезли многие языковые конструкции, например звательный падеж сохранился в рудиментарных формах обращений «Боже», «Господи», а из жизни обороты речи типа «княже» исчезли; в нём введена безсмысленная орфография, нарушением которой является, например, принятое нами написание слов «безсмысленный», «безсознательный», «безпричинный» и т.п.

Азбука древнерусского содержала большее количество знаков. В его азбуке — так называемой «кириллице» — 43 буквы, а в современном алфавите только 33.^[29] И если в древности были буквы «И, и» и «I, i», то теперь осталась только одна «И, и». Это показатель того, что в древней изустной речи было и два разных звука, которые впоследствии перестали различаться на слух и надобность в двух буквах отпала. То же касается и пары «Е, е» и «h»». Есть основание полгать, что и «Ъ, ъ», известный нам в качестве немого знака, в древности не был «немым», а как-то звучал. «Онемев», он после этого в силу традиции продолжал на протяжении многих веков на письме завершать каждое слово, оканчивающееся на согласную букву. Во всяком случае в «кириллице» он имеет название не немое. «Ъ, ъ» именуется в ней «Ер», не выделяясь своей немотой из остальной азбуки.

Кроме того, если буква Всеясветной грамоты^[30] была в древности и своего рода иероглифом, который кроме своей основной функции (быть образом — выразителем некоего «кванта первосмысла» и средством осуществления «магии текста и первообразного ряда») дополнительно к этому принял на себя функцию обозначения той или иной фонемы («элементарного звука»), то иероглифический смысл компонент древней азбуки, а вместе с ним и спектр внутреннего смысла каждого из слов, к настоящему времени большинству недоступен.

То есть многое при общедоступном осмысленном сопоставлении обоих языков говорит о том, что древнерусский язык обладал выразительными возможностями более мощными, чем современный русский, а его виброакустическое воздействие с учётом переизлучения, обертонов, высших и более низких гармоник действительно не такое, как современного русского языка.

Но древнерусский, став рабочим языком библейской церкви, пришедшей на Русскую землю, с течением времени перестал быть живым языком народа. Народ говорит и пишет на языке, который по словарному составу, по морфологии и грамматике во многом отличается от древнерусского. И это приводит к вопросу: Почему в жизни народ ушёл от более эффективного в смысле выразительности языка и «магии слова» к менее эффективному?

Все ответы на этот вопрос по существу могут быть детализацией одного из двух общих ответов на этот вопрос:

• Церковный:
  • Народ не смог удерживать данную ему Церковью истину, не смог устоять в ней, и вот за этот грех народа Бог увёл народ от языка истинной веры.

  По существу церковный вариант ответа на поставленный вопрос означает, что если Церковь хранит истину в писаниях и службах на языке, который ныне именуется «церковнославянским», то уводя народ от языка Церкви, Бог сам закрывает истину от новых поколений народа. Т.е. ответ на вопрос об изменении языка народной жизни в церковном смысле глуп и богохулен по его существу, поскольку Бог предстаёт в нём неоспоримым противником распространения в народе Правды-Истины.

• Внутреннего Предиктора СССР в развиваемой нами Концепции общественной безопасности:
  • Библейская церковь стала распространять ложь и хулу на Бога, на людей на древнерусском языке, а народ согласился с этой ложью, не воспротивился ей, не опроверг её. Поэтому Бог увёл народ от языка, узурпированного церковью, для того, чтобы народ выразил Правду-Истину на языке, свободном от господства лживой церкви и злобной церковной доктрины, противной Высшему Промыслу.
  • Сквернословие стало обыденным явлением и удерживается в этом качестве на протяжении веков. Став чуть ли не основой языковой культуры целых социальных слоёв, оно влечёт за собой в Жизни и изменение языка (его фонетики, морфологии, грамматики и т.п.) в направлении утраты им мощи «магии слова» и выразительности речи;
  • Лживость, вороватость свойственны характеру многих русскоязычных, вследствие чего некоторая часть из них активно работает на порабощение и закабаление других, подчас сами того не понимая. И происходит это при безволии и трусливом попустительстве окружающих, которые видят и понимают, как в действительности живёт общество. И этот порочный стиль бытия общества воспроизводится на основе русскоязычной культуры на протяжении веков.

Иными словами, «магия слова» и «магия текста» как объективные возможности, открываемые носителям языка Свыше или закрываемые от них, обусловлены тем, в каких целях употребляется язык как средство передачи и хранения информации в жизни общества. Соответственно этому изменяется и язык во всех его составляющих.

2. Смысл слов и смысл речи

В естественно возникших и исторически развивающихся языках функция передачи и хранения информации является если не надстроечной, то оболочечной по отношению к функциям «магии слова» и «магии текста»^[31]. И в ней человеку действительно предоставлена определённая свобода в придании смысла существующим словам языка, в творчестве новых слов, в интеграции в свой язык слов и языковых конструкций из других языков и в привнесении в другие языки слов и языковых конструкций своего родного языка.

И есть одно обстоятельство, неразрывно связанное с функцией передачи и хранения информации, однако о котором мало кто задумывается. Оно состоит в необходимости дать ответ на вопрос: чем отличается речь (изустная или текстуально запечатлённая) от толкового словаря языка?

Ответ на него, в нашем понимании вопроса и жизни языка как объективного явления, состоит в том, что:

Толковый словарь представляет собой перечень ИЗОЛИРОВАННО РАССМАТРИВАЕМЫХ — КАЖДОЕ САМО ПО СЕБЕ, ВНЕ ТЕКСТА И ВНЕ ЖИЗНЕННЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ — слов,

• представленных в неких базовых грамматических формах (так, в русском языке для существительных, прилагательных и причастий базовая форма — именительный падеж, если есть различие по родaм, то род — мужской и т.п.);
• каждому слову сопоставлено множество базовых значений (т.е. поддерживаемых культурой или субкультурами вариантов придания того или иного смысла, каждому из слов);
• каждое из значений поясняется другими словами этого же языка или на других языках (во многоязычных словарях, являющихся основой для освоения специальности переводчика с одного языка на другой). Такие пояснения могут содержать ссылки на ситуации, отрасли деятельности, в которых слову соответствует то или иное определённое значение смысла.
• очерёдность появления слов в словаре обусловлена единственным фактором — удобством поиска слов во множестве, включённом в словарь (в большинстве случаев для словарей на основе фонетической письменности это алфавитный порядок).

Т.е. толковый словарь представляет всякий язык как системную целостность, так или иначе включая в себя все компоненты языка: словарный запас, морфологию, орфографию, грамматику, а также и некоторые внеязыковые по их существу связи с образом жизни носителей языка (к этой категории относятся ссылки на исторически обусловленные образом жизни ситуации употребления слов с тех или иных значениях).

В жизни язык как системная целостность изменяется. Эти изменения включают в себя:

• потерю одних слов;
• включение в себя ранее отсутствовавших в ней слов;
• изменение множества значений каждого из свойственных ему слов как за счёт расширения множества, так и за счёт утраты им каких-то элементов;
• перенесение значений одних слов на другие слова;
• изменение морфологии, орфографии, грамматики;
• изменение и того, что можно назвать базой значений смысла «элементарных частиц» языка или «базовым уровнем смысла» в языковой культуре.

Последнее необходимо пояснить.

Мы, живущие в среде русского языка, должны признать, что смысл многих его слов нам непонятен. Ярче всего это видно в топонимике — той части словаря, в которую входят названия географических объектов. Среди них есть вполне понятные названия, типа «посёлок Отрадное», «озеро Долгое» и т.п., но что означают названия наших же древних городов Москва, Тверь, Кострома и т.п.? Почему река Волга названа «Волгой», а не «Камой», «Окой» или «Темзой»? — вопросы, на которые нет ответов у всех (возможно, что за исключением наиболее крутых русскоязычных эзотериков).

И вне топонимики, есть слова русского языка, структура которых в соотнесении с глобальным историческим процессом говорит о том, что их слоги обладают своим определённым смыслом: «РАДУГА» = ДУГА + РА, а «Ра» — имя древнеегипетского солнечного божества и если это знать, то слово «РАДУГА» как целостность не нуждается в пояснениях. «РАССКАЗ», «СКАЗ», «ПОКАЗ», «КАРТИНА» — почему в их структуре одинаково присутствует «КА», хотя первые два относятся ныне к восприятию смысла через членораздельную речь, а два вторые к восприятию смысла чрез зрение? И что подразумевает это «КА» — одну из пяти составляющих духа человека соответственно представлениям тех же древних египтян, до которой информация доходит либо через акустический либо через зрительный каналы либо что-то ещё? Что означает оборот речи «БУКВАЛЬНЫЙ СМЫСЛ»? — То, что каждая буква в слове обладает каким-то смыслом, вследствие чего слово, состоящее из определённых букв в определённом порядке, представляет собой некую «функцию», «оператор» (в терминах современной математики) результат применения которого к образующим слово буквам и даёт смысл слова? И такого рода вопросов о смысле слов и смысле слогов и букв в словах можно поставить много.

Затронутое здесь нами предельно кратко воззрение на объективное наличие побуквенного и послогового смысла в словах русского языка^[32] обстоятельно излагает в своих материалах объединение “Всеясветная грамота”. Но если бы оно и не вело активной деятельности, многих людей в детстве интересуют вопросы о структуре языка и его слов, об их внутреннем побуквенном и послоговом смысле. Однако этих вопросов в упор не видит исторически сложившиеся и ставшие научно культовыми научные традиции в филологии и лингвистике. Если же не быть порабощённым культово-филологическим знанием и посмотреть вдумчиво на словарь родного русского языка, на его грамматику, то трудно миновать вывода о том, что:

Русский язык унаследован древними славянами (а через них и нами) от его более древних носителей в уже готовом виде. И унаследован он был при базовых значениях смысла «элементарных частиц» языка на уровне тех языковых образований, которые ныне принято называть «слова». Послоговый и побуквенный смысл в значительной степени был утрачен (мы отчасти воспринимаем различие смысла приставок, суффиксов и окончаний), вследствие чего:

• буквального смысла слов родного языка подавляющее большинство русскоязычных не ведает и не воспринимает,
• господствующая в науке морфология русского языка и традиция истолкования его слов представляются неадекватной Жизни и самому языку.

Далее продолжение основного текста.

В отличие от толкового словаря:

Речь как изустная, так и письменная^[33] представляет собой именно «порядок слов и интонаций» (в морфологических и грамматических структурах), что на письме выражается в порядке букв (иероглифов) и знаков препинания, а в стихах — и в разбивке сплошного текста на ритмически согласующиеся друг с другом строки.

И этот порядок слов и знаков препинания в речи подчинён цели — наилучшим образом выразить субъективный смысл, который автор речи желает донести до других или понять сам^[34]. Автор речи — носитель языка как системной целостности, а не набора изолированных слов, включаемых в словари. И в этом смысле речь — следствие словаря, возможно, что и не запечатлённого как текст, подобно “Словарю живого великорусского языка” В.И.Даля.

Однако, о чём многие забывают или не подозревают:

• смысл речи (текста) В ОБЩЕМ СЛУЧАЕ РАССМОТРЕНИЯ не равен «сумме базовых смыслов» каждого из составляющих её слов (а также фраз, абзацев, глав), хотя в каких-то наиболее простых случаях смысл речи (текста) может и не выходить за пределы «суммы базовых смыслов» его составных частей^[35];
• точный смысл каждого из слов в речи объективно обусловлен:
  • предшествующим и последующим порядком слов и интонаций (на письме — отчасти отражаемых внедрением в текст знаков препинания), т.е. текстом речи в целом^[36];
  • жизненными обстоятельствами, в которых возник тот или иной рассматриваемый текст, главным из которых является субкультура, которой принадлежит текст;
  • в речи могут присутствовать как бы «пустые слова», не несущие каждое само по себе смысла, подобные паузам в музыке, которые однако неизбежно необходимы в ней для управления ритмикой передачи смысла (согласования ритмики подачи смысла в тексте с психологической ритмикой слушателей или читателей), а также необходимы и для осуществления «магии слова» и «магии текста» в виброакустическом воздействии (включая и переизлучение);
• восприятие смысла речи в целом и каждого из слов (а также, фраз, абзацев, глав) обусловлены субъективной культурой речи.

Иными словами:

В предельном случае «упаковки смысла» в изустную речь (текст), начало и конец которой заданы волей её автора, речь (текст) как целостность сама представляет собой некую полноту и неразрывность смысла.

Понимание этого обстоятельства к нашему времени большинством говорящих и пишущих утрачено. Люди думают, что органически целостной единицей смысла является исключительно слово (в нынешнем понимании этого термина как объекта, регистрируемого в толковых словарях), а не некий порядок слов, слагающих речь (текст), в русле морфологических и грамматических конструкций, свойственных тому или иному языку. Вследствие этого слова в тексте по отношению к тексту являются ни чем иным, как «слогами».

Но слово (как объект регистрации словарей) — не единственное языковое образование, которое может быть носителем органически целостного смысла.

Если бы это было не так, то в русском языке были бы невозможны такие названия литературных произведений, как “Слово о полку Игореве”^[37], “Слово о Законе и Благодати”^[38], а были бы только «повести» (“Повесть временных лет”) и разного рода сказания. Т.е. сами названия изустных и письменных «жанров» в речевой и письменной культуре древней Руси указывали на определённое различие «слов» — с одной стороны^[39], и с другой стороны — «повестей» и разного рода прочих сказаний. «Повести» и разного рода сказания — при переходе их от одного человека к другому — допускают вариативность смысла, внутренней ритмики, появление каких-то фрагментов, предшествующих или последующих изначально сложившемуся тексту, допускают включения в сложившийся текст ранее не свойственных тем (в смысле освещения вопросов) и аспектов смысла и т.п. Т.е. «повесть» или сказание можно пересказать другим людям «своими словами», построив свой порядок слов.

В отличие от них «слово», обладая ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ некой внутренней особенной структурой («морфологией», объемлющей по отношению к морфологии «слов-слогов» — регистрационных единиц, представляемых в толковом словаре), может быть заменено только иным «словом» на того же рода тему, которое должно быть внятно высказано или написано от начала до конца заново, в ином порядке «слов-слогов» (одно- или двухкоренных слов; при этом корни слов — носители базового смысла). Хотя при этом новое «слово» может включать в себя какие-то фрагменты «предшествующей редакции», однако все такого рода включения должны быть в согласии с внутренней структурой нового «слова». А поскольку внутренняя структура нового «слова» должна проникать в такого рода включения, то если эти включения по своему предназначению не должны быть точными цитатами, — они неизбежно должны быть в чём-то изменены по отношению к тому тексту, из которого они взяты, для отождествления их внутренней структуры с объемлющей структурой нового «слова» в целом.

То есть:

«Слово» — это особенное явление в языке, частным случаем которого являются единицы регистрационного учёта толковых словарей, содержащие один или редко когда два корня — носителей «единиц смысла», представляющихся неделимыми.

«Слово» как «жанр» изустного или письменного творчества, обладая внутренней ритмикой, несущей некую «музыку (мелодию и обертоны) речи» и или архитектуру порядка букв-образов^[40], во многом подобно музыкальным произведениям в том смысле, что: его можно воспринять как целостность и в передаче другим воспроизвести настолько точно, насколько позволяет власть над собственной памятью. Иначе говоря, рассуждать о смысле произведения изустного или письменного речевого творчества, принадлежащего к жанру «слова», не выслушав или не прочитав его от начала до конца полностью, — значит впадать в самообольщение.

Но если начать пересказывать «слово» «своими словами-слогами» в ином их порядке, то это оказывается невозможным: человек либо впадает в молчание, потому что сам не может выстроить свой «порядок слов-слогов»^[41]; либо «слово» утрачивает свойственную ему изначальную оригинально-авторскую определённость смысла вследствие изменения порядка «слов-слогов» тем, кто пытается его “воспроизвести”, выстаивая свой порядок «слов-слогов»; либо рассыплется в более или менее ярко выраженную бессмыслицу точно также, как рассыпается на неладные звуки музыка, если её пытается исполнить тот, кто лишён музыкального слуха, не владеет инструментом на необходимом уровне, чья музыкальная память оставляет желать лучшего, либо кто не смог принять в себя музыкальное произведение другого человека как целостность.

Для человека, обладающего чувством языка, это своеобразие «слова» как жанра речевого творчества, обусловленное наличием в «слове» своеобразной внутренней ритмики, мелодичности и обертонов, столь же ощутимо, как ощутимо отличие музыки от шума для человека, обладающего музыкальным слухом и минимальным уровнем музыкальной культуры если не композитора и исполнителя, то хотя бы слушателя.

Однако, если чувство языка не развито, то всё сказанное выше о своеобразии «слова» как «жанра» изустного или письменного речевого творчества, — вздор, которому объективно нет места в жизни; либо того хуже — заведомый бред, которому ВП СССР придал наукообразный вид для того, чтобы “научно” обоснованно возвести свои тексты в ранг канонической догмы, изменить которую в чём-либо — тягчайшее преступление.

Возражать искренним сторонникам такого мнения — безнадёжное дело, но ещё Ф.И.Тютчев писал о таких людях^[42]:

Они не видят и не слышат
Живут в сём мире, как впотьмах,
Для них и солнца, знать не дышат,
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза!

Не их вина: пойми коль может,
Оргaна жизнь глухонемой!
Увы, души в нём не встревожит
И голос матери самой!

И это — тоже пример «слова» как речевого жанра в обозначенном ранее смысле, но это частный случай «слова» — слово стихотворное, в котором внутренняя ритмика, мелодичность и обертоны «слова» открыто лежат на поверхности текста. В общем случае это может быть не так, и для их выявления текст необходимо подвергнуть анализу средствами математической статистики, а его звучание — акустическому спектральному анализу.

Но люди и без обоснования наукой и мистикой способны возвести в ранг догмы всё, что угодно властвующим над ними или претендующими на такого рода власть, для того, чтобы предлагаемые им в русле Промысла заботы и ответственность переложить на других. То обстоятельство, что избавившись от забот и ответственности в русле Промысла, они обретут ярмо, а “жизнь” и смерть их станут подневольными, — об этом они не думают, возводя что-либо в ранг догм, нарушить которые — тягчайшее преступление перед хозяевами догм и их невольниками.

Однако, если текст или изустная речь несёт в себе внутреннюю ритмику, мелодию, обертоны, то это объективная данность, которая так или иначе выражается в Жизни объективно, хотя и проходит мимо чувств, внимания и осознания многих. Поэтому в ранг «слова» невозможно возвести изустную речь или текст (в целом или какие-то их фрагменты), если в них нет внутренней структурной ритмики, мелодий и обертонов. Но если речь (текст) является объективно «словом», то при субъективной личностной культуре речи автора «слова» в нём достигается наивысшая из возможных определённость (однозначная или многозначная) смысла, который внутренняя структура слова защищает от искажений наилучшим возможным образом

И явление «слова» как «жанра» изустной или письменной речи снова возвращает нас к «магии слова», но не на уровне рассмотрения имён и глаголов, а на высшем — интегральном по отношению к «словам-слогам» уровне.

---